Неточные совпадения
За бараньим боком последовали ватрушки, из которых каждая
была гораздо больше тарелки, потом индюк ростом в теленка, набитый всяким добром: яйцами,
рисом, печенками и невесть чем, что все ложилось комом в желудке.
При этом всегда они брали с собой кутью на белом блюде, в салфетке, а кутья
была сахарная из
рису и изюму, вдавленного в
рис крестом.
Это она сказала на Сибирской пристани, где муравьиные вереницы широкоплечих грузчиков опустошали трюмы барж и пароходов, складывали на берегу высокие горы хлопка, кож, сушеной рыбы, штучного железа, мешков
риса, изюма, катили бочки цемента, селедок, вина, керосина, машинных масл. Тут шум работы
был еще более разнообразен и оглушителен, но преобладал над ним все-таки командующий голос человека.
Она тихонько переменила третью, подложив еще
рису, и сама из-за двери другой комнаты наблюдала, как он
ел, и зажимала платком рот, чтоб не расхохотаться вслух. Он все
ел.
Однажды — это
было в пятый или шестой раз, как он пришел с Райским обедать, — он, по рассеянности, пересидел за обедом всех товарищей; все ушли, он остался один и задумчиво жевал какое-то пирожное из
рису.
Его поблагодарили за доставку провизии, и особенно быков и рыбы, и просили доставлять — разумеется, за деньги — вперед русским судам все, что понадобится. Между прочим, ему сказано, что так как на острове добывается соль, то может случиться, что суда
будут заходить за нею, за
рисом или другими предметами: так нельзя ли завести торговлю?
П. А. Тихменев, взявшийся заведовать и на суше нашим хозяйством, то и дело ходит в пакгауз и всякий раз воротится то с окороком, то с сыром, поминутно просит денег и рассказывает каждый день раза три, что мы
будем есть, и даже — чего не
будем. «Нет, уж курочки и в глаза не увидите, — говорит он со вздохом, — котлет и
рису, как бывало на фрегате, тоже не
будет. Ах, вот забыл: нет ли чего сладкого в здешних пакгаузах? Сбегаю поскорей; черносливу или изюму: компот можно
есть». Схватит фуражку и побежит опять.
— «Может
быть,
рису или саки чашечку?» — «Нет, нет; мы сыты».
Хлеба они не
едят, и им беспрестанно ставили горячий
рис.
— Нет, нет! у нас производится всего этого только для самих себя, — с живостью отвечал он, — и то
рис едим мы, старшие, а низший класс питается бобами и другими овощами.
Все открывшееся перед нами пространство, с лесами и горами,
было облито горячим блеском солнца; кое-где в полях работали люди, рассаживали
рис или собирали картофель, капусту и проч. Над всем этим покоился такой колорит мира, кротости, сладкого труда и обилия, что мне, после долгого, трудного и под конец даже опасного плавания, показалось это место самым очаровательным и надежным приютом.
Я подержал чашку с
рисом в руках и поставил на свое место. «Вот в этой что?» — думал я, открывая другую чашку: в ней
была какая-то темная похлебка; я взял ложку и попробовал — вкусно, вроде наших бураков, и коренья
есть.
Пока мы
ели, нам беспрестанно подбавляли горячего
риса.
Индиец купит себе
рису; банан у него
есть, сладкий картофель или таро тоже — и обед готов.
Конфекты
были — тертый горошек с сахарным песком, опять морковь, кажется, да еще что-то в этом роде, потом разные подобия рыбы, яблока и т. п., все из красного и белого
риса.
Я опять с удовольствием
поел красной прессованной икры, рыбы под соусом, съел две чашки горячего
рису.
Сзади Эйноске сидели на пятках двое слуг, один с чайником, другой с деревянной лакированной кружкой, в которой
был горячий
рис.
Мак тоже играл роль, но всего более
рис: из него сделаны
были звездочки, треугольники, параллелограммы и т. п.
Там высунулась из воды голова буйвола; там бедный и давно не бритый китаец, под плетеной шляпой, тащит, обливаясь потом, ношу; там несколько их сидят около походной лавочки или в своих магазинах, на пятках, в кружок и уплетают двумя палочками вареный
рис, держа чашку у самого рта, и время от времени достают из другой чашки, с темною жидкостью, этими же палочками необыкновенно ловко какие-то кусочки и
едят.
Хлеб, то
есть пшеница,
рис, потом металлы: железо, золото, серебро, и много разных других продуктов.
Мы вышли к большому монастырю, в главную аллею, которая ведет в столицу, и сели там на парапете моста. Дорога эта оживлена особенным движением: беспрестанно идут с ношами овощей взад и вперед или ведут лошадей с перекинутыми через спину кулями
риса, с папушами табаку и т. п. Лошади фыркали и пятились от нас. В полях везде работают. Мы пошли на сахарную плантацию. Она отделялась от большой дороги полями с
рисом, которые
были наполнены водой и походили на пруды с зеленой, стоячей водой.
Где я, о, где я, друзья мои? Куда бросила меня судьба от наших берез и
елей, от снегов и льдов, от злой зимы и бесхарактерного лета? Я под экватором, под отвесными лучами солнца, на меже Индии и Китая, в царстве вечного, беспощадно-знойного лета. Глаз, привыкший к необозримым полям ржи, видит плантации сахара и
риса; вечнозеленая сосна сменилась неизменно зеленым бананом, кокосом; клюква и морошка уступили место ананасам и мангу.
Кругом все заросло пальмами areca или кокосовыми; обработанных полей с хлебом немного:
есть плантации кофе и сахара, и то мало: места нет; все болота и густые леса.
Рис, главная пища южной Азии, привозится в Сингапур с Малаккского и Индийского полуостровов. Но зато сколько деревьев! хлебное, тутовое, мускатное, померанцы, бананы и другие.
Зачем употреблять вам все руки на возделывание
риса? употребите их на добывание металлов, а
рису вам привезут с Зондских островов — и вы
будете богаче…» — «Да, — прервал Кавадзи, вдруг подняв свои широкие веки, — хорошо, если б иностранцы возили рыбу, стекло да
рис и тому подобные необходимые предметы; а как они
будут возить вон этакие часы, какие вы вчера подарили мне, на которые у нас глаза разбежались, так ведь японцы вам отдадут последнее…» А ему подарили прекрасные столовые астрономические часы, где кроме обыкновенного циферблата обозначены перемены луны и вставлены два термометра.
Рулевой правил наудачу; китайские матросы, сев на носу в кружок, с неописанным проворством
ели двумя палочками
рис.
На другой день, 24-го числа, в Рождественский сочельник, погода
была великолепная: трудно забыть такой день. Небо и море — это одна голубая масса; воздух теплый, без движения. Как хорош Нагасакский залив! И самые Нагасаки, облитые солнечным светом, походили на что-то путное. Между бурыми холмами кое-где ярко зеленели молодые всходы нового посева
риса, пшеницы или овощей. Поглядишь к морю — это бесконечная лазоревая пелена.
Он громко запел ту же песню и весь спирт вылил в огонь. На мгновение в костре вспыхнуло синее пламя. После этого Дерсу стал бросать в костер листья табака, сухую рыбу, мясо, соль, чумизу,
рис, муку, кусок синей дабы, новые китайские улы, коробок спичек и, наконец, пустую бутылку. Дерсу перестал
петь. Он сел на землю, опустил голову на грудь и глубоко о чем-то задумался.
Общий запас его
был рассчитан на 6 месяцев и состоял из муки, галет,
риса, чумизы, экспортного масла, сухой прессованной зелени, соли, перца, горохового порошка, клюквенного экстракта, сахара и чая.
— Теперь они покрыты толстым слоем земли, и на них среди садов растут рощи самых высоких деревьев: внизу во влажных ложбинах плантации кофейного дерева; выше финиковые пальмы, смоковницы; виноградники перемешаны с плантациями сахарного тростника; на нивах
есть и пшеница, но больше
рис».
До занятия Южного Сахалина русскими айно находились у японцев почти в крепостной зависимости, и поработить их
было тем легче, что они кротки, безответны, а главное,
были голодны и не могли обходиться без
рису.
То, что
было сказано о пище и одежде у гиляков, относится и к айно, с тою лишь прибавкой, что недостаток
риса, любовь к которому айно унаследовали от прадедов, живших когда-то на южных островах, составляет для них серьезное лишение; русского хлеба они не любят.
[29 июня 1886 г., с военного судна «Тунгус», не доходя 20 миль до Дуэ, заметили на поверхности моря черную точку; когда подошли поближе, то увидели следующее: на четырех связанных бревнах, сидя на возвышениях из древесной коры, плыли куда-то два человека, около них на плоту
были ведро с пресною водой, полтора каравая хлеба, топор, около пуда муки, немножко
рису, две стеариновые свечи, кусок мыла и два кирпича чаю.
В Александровской тюрьме 3 мая 1890 г. довольствовались из котла 1279 чел.; в котлы
было положено: 13 1/2 пуд. мяса, 5 пуд.
рису, 1 1/2 пуда муки на подболтку, 1 п. соли, 24 п. картофеля, 1/3 ф. лаврового листу и 2/3 ф. перцу; в той же тюрьме 29 сентября для 675 человек: 17 п. рыбы, 3 п. крупы, 1 п. муки, 1/2 п. соли, 12 1/2 п. картофеля, 1/6 ф. листу и 1/3 ф. перцу.]
Была ветчина малосольная, пшено,
рис, чудное сало, запас луку и чесноку.
Старик представил меня жене, пожилой, но еще красивой южной донской красотой. Она очень обрадовалась поклону от дочери. За столом сидели четыре дочки лет от четырнадцати и ниже. Сыновей не
было — старший
был на службе, а младший, реалист, — в гостях.
Выпили водочки — старик любил
выпить, а после борща, «красненьких» и «синеньких», как хозяйка нежно называла по-донскому помидоры, фаршированные
рисом, и баклажаны с мясом, появилась на стол и бутылочка цимлянского.
— Это что же, комплимент? А впрочем, и чай холодный, — значит, всё вверх дном. Нет, тут происходит нечто неблагонадежное. Ба! Да я что-то примечаю там на окне, на тарелке (он подошел к окну). Ого, вареная с
рисом курица!.. Но почему ж до сих пор не початая? Стало
быть, мы находились в таком настроении духа, что даже и курицу…
Старик
был неаккуратно одет, и на груди, и на коленях у него
был сигарный пепел; по-видимому, никто не чистил ему ни сапог, ни платья.
Рис в пирожках
был недоварен, от скатерти пахло мылом, прислуга громко стучала ногами. И старик, и весь этот дом на Пятницкой имели заброшенный вид, и Юлии, которая это чувствовала, стало стыдно за себя и за мужа.
И старик, по обыкновению, стал хвастать. Между тем прислуга торопливо накрывала в зале на стол и ставила закуски и бутылки с винами.
Было поставлено бутылок десять, и одна из них имела вид Эйфелевой башни. Подали полное блюдо горячих пирожков, от которых пахло вареным
рисом и рыбой.
— Что вы так задумались? — спросил его кавалерийской офицер. — Не хотите ли, господин Рас… Рос…
Рис… pardon!.. никак не могу выговорить вашего имени; не хотите ли
выпить с нами чашку кофею?
— Ну, что же, — начал повар, — вы, конечно, меня все хорошо знаете. К чему эта глупая комедия?
Будем объясняться начистоту. Я обокрал вас, джентльмены, — в течение этих трех лет я нажил огромное состояние на пустых ящиках из-под
риса и вываренных костях. Я еще и теперь продаю их акулам, из тех, что победнее, — три пенни за штуку —
будь я Иродом, если не так. Только вот беда: денег не платят.
Завтрак начался с так называемой «рисовой» закуски — это нечто вроде винегрета из разной снеди, стоявшей на тарелках на столе: мяса, рыбы, дичи, яиц, пикулей, анчоусов и т.д. Каждый накладывал себе на тарелку всего понемногу, прибавлял к этому
рису и, смешав все вместе, поливал обильно перечным керри (соусом) и
ел ложкой.
— От бедноты, братец ты мой… Народу тьма тьмущая, а земли мало.
Рисом да вот всякой дрянью пробавляются. Тоже
есть что-нибудь надо, — заметил Бастрюков.
О лодку стукнулась другая лодка, пробежал паровой катер. А вот еще лодка: сидит в ней толстый китаец и
ест палочками
рис. Лениво колышется вода, лениво носятся над нею белые чайки.
Девала, владетель телеги, ехал в Бенарес, чтобы продать свой
рис, и торопился
поспеть до зари следующего утра. Если бы он опоздал днем, покупатели
риса могли уже уехать из города, скупив нужное им количество
риса.
— Я погиб, — сказал Малмека, — и не могу делать никаких дел, если нынче же не куплю воз лучшего
риса для царской кухни.
Есть в Бенаресе мой враг банкир, который, узнав то, что я сделал условие с царским дворецким о том, что я доставлю ему сегодня утром воз
риса, желая погубить меня, скупил весь
рис в Бенаресе. Царский дворецкий не освободит меня от условия, и завтра я пропал, если Кришна не пошлет мне ангела с неба.
Рис был убран в воз, и монах с земледельцем приближались уже к Бенаресу, когда лошадь вдруг шарахнулась в сторону.
Придя в кабинет и начавши соображать, он тотчас же вспомнил, как года полтора назад он
был с женой в Петербурге и завтракал у Кюба с одним своим школьным товарищем, инженером путей сообщения, и как этот инженер представил ему и его жене молодого человека лет 22–23, которого звали Михаилом Иванычем; фамилия
была короткая, немножко странная:
Рис.
— Ты поедешь к
Рису навсегда. Я дам тебе развод, приму вину на себя, и
Рису можно
будет жениться на тебе.
Он
был взволнован и не мог продолжать. Ольга Дмитриевна, плача и голосом, каким говорят, когда жалеют себя, созналась, что она любит
Риса и ездила с ним кататься за город, бывала у него в номере, и в самом деле ей очень хочется теперь поехать за границу.
— Ты рассчитываешь на то, что я не знаю английского языка. Да, я не знаю, но у меня
есть словарь. Это телеграмма от
Риса, он
пьет здоровье своей возлюбленной и тысячу раз целует тебя. Но оставим, оставим это… — продолжал доктор торопливо. — Я вовсе не хочу упрекать тебя или делать сцену. Довольно уже
было и сцен, и попреков, пора кончить… Вот что я тебе хочу сказать: ты свободна и можешь жить, как хочешь.